– Я сказала, пропишешь мою дочь у себя! – кричала свекровь, а лишь улыбалась

— Так, а теперь по поводу прописки! — заявила свекровь на семейном ужине, отрезая себе кусок пирога. — Я решила: Анечку мы тоже пропишем в вашу квартиру. Всё-таки она — часть семьи!

Я уронила вилку. Муж поперхнулся.

А Анечка — его младшая сестра — даже глазом не моргнула. Улыбалась, как будто речь шла о погоде, а не о том, чтобы вписаться в чужую жизнь.

— Простите, где? — спросила я, медленно, чтобы не взорваться.

— В вашей квартире, конечно, — пожала плечами свекровь. — Квартира-то семейная! Сыну моему принадлежит — а он не один в этой семье, между прочим.

— Мам… — начал было муж, — может, ты поторопилась…

— Ничего я не поторопилась! — перебила она. — Я мать! Я лучше знаю, как правильно! Аня у нас ещё не встала на ноги, она нуждается. В семье нужно помогать!

 

 

 

Я чувствовала, как у меня внутри что-то закипает. Квартира, о которой шла речь, была куплена год назад. Мы с мужем копили на неё шесть лет. Брали кредиты, занимали у моих родителей, экономили на отпуске, откладывали на ремонт буквально по тысяче в месяц. Там каждый метр пропитан потом, нервами, бессонными ночами.

И вот теперь…

Свекровь решила, что в нашу двухкомнатную можно «вписать» ещё и Аню — девочку двадцати лет, которая нигде не работает, по клубам шляется и считает, что жизнь ей что-то должна.

 

 

— Мы с Лёшей эту квартиру покупали сами, — сказала я свекрови прямо. — Она — не «семейная». Она — наша.

— Ой, ну ладно тебе, не драматизируй, — отмахнулась она. — У вас двоих комнаты есть. Анечка в зале будет. Что вы, как чужие-то?

— Потому что чужие, — сказала я. — Она — не член нашей семьи. Она — гость.

Свекровь побелела. Муж вжал голову в плечи. Аня обиделась и хлопнула дверью.

А я просто сидела и думала: неужели сейчас придётся воевать за своё право быть хозяйкой в собственном доме?

Ответ был очевиден.

Да.

Придётся.

Когда мы с Лёшей только поженились, у нас было ровно два стула, один чайник и мечта: своё жильё. Поначалу ютились в съёмной однушке. Старый линолеум, окна на проезжую часть, соседи — вечно пьяные. Но мы не жаловались. Жили, работали, копили. Вместе.

Лёша тянул две подработки — днём инженер, вечерами фрилансил. Я тоже пахала — в офисе до семи, а по выходным вела репетиторства.

Свекровь?

О, она была занята «большими делами». То с подругами по салонам, то «Анечку вырастить надо», то у неё «давление», то «деньги сейчас не время давать, курс нестабильный».

Но советы — пожалуйста.

— Квартиру бы вы купили побольше. Не на окраине. А то что вы детям оставите?

— Лёшенька, у меня был вариант понадежнее, а ты вот женился — и всё, теперь тянешь…

Но когда мы наконец нашли свой вариант — двушку в панельном доме, но с хорошей планировкой, — ни копейки от неё не получили.

Зато комментарии — в избытке:

— Ну, хоть не в общежитии, — фыркнула она. — Только диван в зал бы купили посолиднее, а то как бомжи…

Я проглатывала обиды. Ради мира. Ради мужа. Ради того, чтобы не разрушать эту тонкую, шаткую конструкцию под названием «семейные отношения».

Да, я злилась. Но понимала: главное, что у нас есть дом. Свой. И мы — сами — его сделали. Мы въехали с матрасом на полу и коробками вместо стола. Зато счастливыми. Сами всё отремонтировали. Сами выбрали обои. Сами по капле собирали кухню. Там — каждый уголок был результатом труда.

А теперь кто-то хочет туда вписаться просто так. Прописаться. Поселиться. И даже не спросить.

 

 

Вот тогда, сидя за ужином с пирогом и её словами про «семейную прописку», я и вспомнила всё. Каждую копейку. Каждую трещину. Каждое «мы справимся».

Это был не просто дом. Это было наше доказательство: мы можем. И никто — никто — не будет делить его, как кусок пирога.

На следующий день после того злополучного ужина телефон буквально взорвался. Свекровь звонила с самого утра.

— Лёша! Почему ты позволяешь ей так со мной разговаривать?! — кричала она. — Я твоя мать, а не чужая тётка с улицы! Я всю жизнь тебе отдала, а теперь из-за этой… из-за этой… меня в грош не ставят?!

Лёша мялся.

— Мам, ну подожди… Всё не так просто…

— Просто! Очень просто! — истерила она. — Надо оформить временную прописку для Анечки. А потом — постоянную. Ты что, хочешь, чтобы твоя сестра осталась на улице? Твоя родная кровь?!

Когда я пришла с работы, Лёша сидел в зале, уставившись в одну точку.

— Мы должны поговорить, — сказал он тяжело.

Я присела напротив.

— Мама хочет, чтобы мы хотя бы временно прописали Аню, — выдохнул он.

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— Чтобы потом её невозможно было выписать без суда? — спросила я холодно. — Ты вообще понимаешь, чем это может закончиться?

Лёша развёл руками.

— Я понимаю. Но она давит. Кричит, обвиняет… Говорит, я предатель.

На следующий день в квартире появилась Аня. Без звонка. Без стука. С чемоданом.

— Я пока тут поживу, ладно? — сказала она весело, бросая чемодан в коридоре. — А что такого? Семья же.

Я стояла в дверях кухни и смотрела на неё, не веря своим глазам.

— Аня, эта квартира не общежитие. Ты не можешь просто вот так взять и переехать без нашего согласия.

— Лёша не против, — пожала плечами она. — Значит, и ты не должна быть против. Или что, тебя надо спрашивать?

Муж в это время отводил глаза. Я поняла: если я сейчас проглочу это — дальше будет только хуже. Меня лишат права голоса в собственном доме. Меня будут давить, обвинять, вытеснять.

И я приняла решение.

На следующее утро я собрала документы. Выписку из ЕГРН, договор купли-продажи, график платежей по ипотеке, все бумаги, подтверждающие, что основная часть квартиры была куплена за мои деньги.

И записалась на консультацию к юристу.

Если они решили начать войну — я готова. Я не позволю уничтожить ту жизнь, которую мы строили своими руками.

Аня устроилась быстро — как к себе домой. В зале появился её ноутбук, на кухне — её чашка с принтом “королева”, в ванной — розовый халат и десять флаконов косметики, половина которых мигом перекочевала на мою полку.

Поначалу я молчала. Не потому что сдалась — просто собирала факты. Но всё изменилось, когда я обнаружила в шкафу свои вещи сдвинутыми — место понадобилось “новой жительнице”.

— Аня, ты здесь временно. Прекрати хозяйничать, — сказала я, как можно спокойнее.

— Временно? — фыркнула она. — Мне мама сказала, что это теперь и мой дом. А Лёша ничего не возражал.

 

— Лёша, скажи что-нибудь, — повернулась я к мужу.

Он отвёл взгляд.

— Может, и правда оформить ей временную регистрацию? Чтобы не скандалить…

— То есть ты на её стороне?

— Я… просто хочу, чтобы все были довольны.

— Ты думаешь, если угодишь всем, всё само рассосётся? — я подошла ближе. — Она уже живёт у нас без разрешения. Хозяйничает. А ты мне предлагаешь расписаться в своём бессилии и дать ей ещё и прописку?

Он молчал. Вечером я собрала семейный совет. Свекровь, Аня, Лёша — все сидели за столом, а я стояла.

— Значит так, — начала я, — этот дом был куплен в равных долях, но 80% всех ипотечных выплат шло с моей карты. Вот документы.

Я бросила на стол копии.

— Это значит, что в случае развода — квартира будет делиться с учётом вложений. И я не дам превратить её в проходной двор. Ни Аня, ни кто бы то ни было, не будет здесь прописан без моего согласия.

Свекровь вспыхнула:

— Ты смеешь мне угрожать?!

— Я защищаю себя. Своё. И то, что мы строили с Лёшей.

— Я его мать!

— А я — его жена. И хозяйка этой квартиры. И, если надо, я дойду до суда.

— Ты что, выгонишь мою дочь?!

— Если она сама не уйдёт — да. Я подам заявление. На незаконное проживание. И заявление о разводе — если Лёша не определится, на чьей он стороне.

Молчание повисло в комнате. Лёша впервые поднял глаза и посмотрел прямо на меня.

— Мам, Аня… — начал он тихо. — Я не думал, что всё зайдёт так далеко. Мы… мы с Настей вместе прошли этот путь. Я не хочу терять семью. Я не хочу, чтобы она страдала.

Свекровь вскочила, опрокинув стул.

— Ах, значит, ты выбираешь её?!

— Я выбираю нас, — сказал он твёрдо. — И ты это знала с самого начала.

Аня ушла на следующий день. Без слов. Свекровь не звонила почти месяц. А я — впервые за долгое время — проснулась утром и не боялась зайти на кухню.

Прошёл месяц.

Дом стал снова тишиной, уютом и покоем. Не визгом каблуков по коридору. Не стуком чужой клавиатуры до двух ночи. Кошка снова спала у меня на подушке. На кухне пахло пирогами, а не жжёным тостом из «новой модной диеты». В ванной — ни одной чужой банки с надписью “антицеллюлит” и запахом тропических фруктов.

Лёша начал меняться. Он стал чаще задерживаться дома, помогал с уборкой, покупал продукты. Молча. Без просьб. Иногда я ловила его взгляд — и там была… благодарность. Может, он наконец понял, кто с ним рядом, когда надо было не просто улыбаться, а стоять до конца?

Свекровь не появлялась. Да и звонки стали реже. Поначалу были короткие «передай Лёше», потом — ничего.

Меня это не волновало. Я не мстила. Я просто выдохнула.

Быть хозяйкой в своём доме — не наглость. Это — право. Заслуженное.

Я как-то мыла пол в коридоре и вдруг вспомнила, как однажды ночью, когда мы только переехали, я сидела на полу и плакала — от усталости, от страха, от долгов. А Лёша тогда подошёл, обнял и сказал:

 

— Мы всё осилим. Главное — держаться вместе.

И вот мы осилили. Я — потому что не сдалась. Он — потому что в конце всё же сделал выбор. А чужим в этом доме больше не было места. Даже пропиской.