Развод вместо пикника

— Ты с ума сошла? Разводиться в пятьдесят восемь?! — Игорь с грохотом бросил конверт с бумагами на кухонный стол. Солонка подпрыгнула и покатилась к краю.

Лида, стоя у плиты, помешивала борщ. Не обернулась. За три с лишним десятка лет она научилась — на его крики не стоит тратить нервы.

— Я не шучу, — ответила спокойно. — Подпиши.

— Ты думаешь, кому-то нужна в таком возрасте? В зеркало-то давно смотрела? — Он схватил конверт, замахал им у неё перед лицом.

Лида положила половник, повернулась. Перед ней — раздражённый, заросший муж, майка в пятнах, вчерашний суп не отстирался.

— Смотрела. И знаешь, что вижу? Женщину, которая много лет всё тащила на себе. Только теперь больше не собирается.

— Ах вот как заговорила! — он скривился. — И как же ты жить-то будешь? На мизерную пенсию?

— На свою. В своей квартире.

— В какой такой “своей”? — голос стал холодным. — Квартира оформлена на меня. И машина, и дача — всё моё. Так что спустись с небес, принцесса.

Она ощутила, как что-то внутри сжалось. Этот момент она не рассчитала. Но вида не подаст.

— Значит, встретимся у юриста.

— Юриста, ха! А ты ему чем платить будешь? Я же всё тянул!

— Вот и продолжай обеспечивать кого-нибудь другого. Без меня.

— Ты что, любовника себе нашла? — с ехидцей спросил он. — В твоём-то возрасте?

— Любовника нет. А себя — наконец-то нашла.

— Себя, ха-ха! Да ты всегда была серая мышь. И сейчас не лучше — только постарела.

Лида повернулась обратно к раковине. Открыла воду, начала мыть сковороду. Горячие струи смывали накопившуюся боль, страх и сомнения.

— Может, и серая. Но больше не в клетке. А это — уже свобода.

— Какая ты, к чёрту, красивая? — подошёл ближе. — Я на тебе женился из жалости. Подумал, хоть хозяйка в доме будет. А ты, смотри, ещё и гордость имеешь!

Она посмотрела на него. Как же раньше не видела этого пренебрежения? Или не хотела видеть?

— Домработницей я быть больше не согласна. Найдёшь другую.

— Найду! — рявкнул он, сжав ей плечо. — Я тебя кормил, поил, одевал!

— Ты? — Она легко вывернулась. — Это я каждый день вставала первой, готовила, убирала, стирала, всё делала. Это я нас кормила.

— Это твой долг был!

— Был. А теперь — нет.

Он вдруг замер, глядя на неё как-то по-новому.

— Ты правда хочешь развестись?

— Да. Правда.

— А если я… ну, попробую измениться?

— Тебе шестьдесят два. Ты не изменишься. Ты просто боишься остаться один.

— То есть ты меня бросаешь? После всего, что между нами было?

— Именно поэтому.

Он молчал, потом резко схватил конверт.

— Хорошо! Но знай: уйдёшь — ни с чем. Квартира, машина, дача — все мои. Денег не увидишь!

— Поняла.

— Я все твои счета позакрываю!

— Закрывай.

— Все соседи будут смеяться! Узнают, как ты мужа бросила!

— Пусть узнают, — она спокойно взяла конверт у него из рук. — Мне уже всё равно, кто что подумает. Раньше — волновало. Сейчас — нет.

Лида аккуратно разложила бумаги на столе.

— До пятницы — либо подпиши, либо я иду в суд.

И направилась к выходу.

— Лида! — крикнул он. — Ты пожалеешь!

На пороге она остановилась, но не обернулась:

— Жалею только о том, что не ушла раньше.

Она вышла на лестничную площадку, облокотилась на стену. Руки подрагивали. Но не от страха — от облегчения. Она это сделала.

За дверью раздавался звон посуды — Игорь, видимо, разбушевался. Ну что ж, теперь сам и будет убирать.

— Лидочка, ты чего это на лестнице? — выглянула соседка, тётя Галя, с вездесущим интересом в глазах…

 

Лида выпрямилась, провела ладонью по лицу.

— Всё хорошо, тётя Галь, — ответила она слабо, но твёрдо.

— Опять ругаетесь? — соседка прищурилась. — Я уж думала, вы его давно приручили.

Лида улыбнулась — впервые за долгое время искренне.

— Не приручила. Просто устала.

— Может, ко мне зайдёшь? Чайку попьём, остынешь.

— Спасибо, но мне нужно побыть одной.

Соседка пожала плечами, скрылась за своей дверью. Лида спустилась на первый этаж и вышла во двор. Был вечер — мягкий, тёплый, с запахом липы и далёким шумом улицы. Воздух показался особенно свежим. И незнакомым.

Она села на скамейку у подъезда, закрыла глаза.

Пока они были вместе, она не думала о себе. Всегда “нам”, “ему”, “для дома”, “для семьи”. О себе — как о тени. Без прав. Без желаний.

И вот теперь, в почти шестьдесят, она впервые оказалась одна. Нет, не брошенной. Освобождённой.

Телефон завибрировал в сумке. Сын.

— Привет, мам. Всё в порядке?

Она сделала паузу, потом ответила:

— Впервые — да. Всё в порядке.

— А что у вас там случилось? Папа в чат родственников написал, что ты его выгоняешь.

— Я подаю на развод, Дим. Он не уходит — я ухожу.

— Мам… ты уверена?

— Абсолютно. Не бойся, я справлюсь.

На другом конце — молчание. Потом:

— Если нужна будет помощь — скажи. Я с тобой.

Слёзы подступили к глазам, но она не дала им упасть.

— Спасибо, сынок.

Они попрощались. Лида ещё посидела, слушая, как где-то за забором лает собака, как под вечер щёлкает выключатель уличных фонарей.

Она знала, что легко не будет. Игорь не сдастся без скандалов, угроз, унижений. Но он уже проиграл. Потому что больше не мог её запугать. Потому что она впервые выбрала себя.

На следующее утро он стоял у двери с покаянным выражением лица. В рубашке, которую она когда-то купила ему на юбилей. Даже побрился.

— Я всё обдумал, — начал он.

— Поздно, Игорь.

— Дай мне шанс. Ну хоть один.

— Ты имел их тридцать три года.

Он замолчал, опустил глаза.

— Ты меня просто так вычеркнешь?

— Не вычеркну. Я тебя отпускаю. И себя — тоже.

Она закрыла дверь перед его лицом. Без злости. Просто — закрыла.

Прошло полчаса, прежде чем она позволила себе расплакаться. Не от боли. От облегчения. От нового воздуха в лёгких. От свободы, которую она наконец осмелилась взять себе.

Через неделю она вышла из подъезда — с новой стрижкой, в лёгком сарафане, с торбой овощей из магазина и чётким маршрутом в голове: к нотариусу, потом к юристу, потом — в кафе с подругой, которую не видела годами.

Жизнь не закончилась. Она только начиналась.

 

Прошло две недели.

Лида, сидя на кухне с чашкой кофе, рассматривала договор об аренде. Маленькое помещение на первом этаже жилого дома — бывшая кладовка, которую теперь можно было превратить в уютную мастерскую. Или в лавочку домашней выпечки. Или просто в тихий уголок для себя. Она пока не знала. Но ей нравилось ощущение, что теперь выбор — за ней.

Телефон снова завибрировал. Соседка тётя Галя прислала сообщение:
«Опять ваш стоит под подъездом. Не открывай!»

Лида улыбнулась. Не потому что радовалась. Просто теперь — спокойно. Игорь пытался возвращаться. То извинялся, то шантажировал, то угрожал, то умолял. Всё по кругу. Но дверь он для неё больше не откроет.

Однажды вечером она пошла в парк. Ничего особенного — просто гуляла. Взяла с собой книгу, села на лавочку. Напротив играл маленький мальчик, его бабушка вязала что-то под фонарём. Воздух был тёплым, пропитанным цветущими кустами. Так просто. И так хорошо.

— Извините, — раздался рядом голос. — Это ваш телефон?

Лида обернулась. Мужчина лет шестидесяти протягивал ей старенькую «раскладушку».

— О… спасибо. Я и не заметила, как уронила.

— Бывает, — он улыбнулся. — Я тоже вчера очки полдня искал, а они у меня на голове были.

Они рассмеялись.

— Алексей, — представился он, присаживаясь на край лавочки. — Программист в отставке. Сейчас — пенсионер и разведённый с десятилетним стажем.

— Лидия. Медсестра на пенсии. Разведённая… недавно.

Они ещё немного поговорили — легко, без напряжения. Без флирта, без ожиданий. Как два человека, которые понемногу учатся снова быть — просто собой.

Вернувшись домой, Лида заварила чай с мелиссой, подошла к окну. Вечер плавно стекал по стеклу огнями соседних домов. Впереди было неизвестно что. Но впервые за долгое время она не боялась. Не зависела. Не терпела.

Жизнь за пределами старых стен и ролей оказалась не такой уж страшной.

Новая Лида — не «жена», не «чья-то тень», не «домработница», а просто женщина. С ошибками, со шрамами. Но теперь — с голосом. И с правом на себя.

И пусть всё будет медленно, с ошибками, с пробами. Зато — по-настоящему.

 

Прошла ещё неделя. Бумаги по разводу были поданы в суд. Игорь, выслушав это по телефону, бросил трубку со злобным:
— Проклянешь этот день.

Но день, наоборот, стал для Лиды одним из самых лёгких за последние годы.

Она сняла деньги с накопительного счёта — тот, что держала «на чёрный день». И потратила их не на новую стиральную машину, как раньше планировала. А на аренду маленького помещения — бывшего киоска на углу рядом с остановкой. Уже через пару дней в нём стоял кофейный аппарат, мини-холодильник, витрина с пирогами.

«Домашняя точка», — написала она от руки на табличке и повесила на дверь.

Первые дни были глухими. Проходящие мимо люди заглядывали, но шли дальше. Лида, как школьница на первом уроке, переживала каждую пустую минуту.

А потом, в пятницу, пришла женщина лет сорока, купила кусочек шарлотки, вернулась через полчаса с подругой. Потом — тётя Галя притащила соседку. Потом — случайный прохожий взял кофе и сказал:
— Пахнет, как у бабушки на даче. Надо бы ещё прийти.

Но вечерами было всё равно тяжело. Дом казался слишком тихим. Три комнаты — и ни одного живого голоса. Никто не просил ужин. Никто не стучал в ванную. Никто не бурчал под нос, выключая телевизор.

Иногда накатывало: может, действительно осталась одна? Без мужа. Без молодости. Без уверенности.

Однажды ночью она разбудила себя всхлипом. Села в постели. Комната была тёмной, лунный свет делил пол на две части — чёрную и серебристую. И в этой тишине она вдруг ясно поняла: нет, не одна. Просто — сама с собой. И это не страшно. Это даже честно.

Через месяц точка начала приносить небольшой, но стабильный доход. Каждое утро Лида пекла пироги — с яблоками, творогом, картошкой и укропом. Около полудня заходил Алексей — тот самый из парка. Он оказался вдовцом, жил неподалёку, помогал ей с сайтом и вывеской.

Иногда они сидели вечером в парке с термосом чая, болтали. Без намёков, без обязательств. Лида впервые чувствовала, что с мужчиной может быть просто… спокойно.

Однажды, когда суд официально утвердил развод, она пришла домой, открыла бутылку дешёвого шампанского и налила себе бокал. Села у окна. Написала сыну:

— Всё. Свободна.

Он ответил:
— Горжусь тобой, мама. Правда.

И когда через неделю она увидела, как Игорь идёт по двору — сутулый, злой, с мешками под глазами — в ней не дрогнуло ни одной жилки жалости. Она его не ненавидела. Просто больше он был ей никто.

И в этом «никто» было больше облегчения, чем обиды.

А утром она надела яркий платок, поставила на плиту воду под кофе, вынула из холодильника готовое тесто — и с улыбкой подумала:

«Я не молодая. Но, чёрт возьми, я живая. И у меня есть сегодня.»

 

Прошло три месяца.

«Домашняя точка» стала местом, куда заходили не только за пирогами, но и просто поговорить. Школьники брали по стаканчику какао, пенсионеры обсуждали цены и делились рецептами. У кого-то умерла кошка — Лида выслушала. У кого-то сын вернулся из армии — она поздравила. У всех она стала «Лидой с пирогами».

— Вам бы в центр перебраться, — как-то заметила молодая девушка с дизайнерским ноутбуком. — У меня подруга кафе открывает, ищет партнёра. Ваши пироги — просто огонь.

Лида рассмеялась.
— Мне шестьдесят. Какие партнёры?

— А пирогам-то сколько лет? Возраст не мешает быть вкусным. — подмигнула девушка.

Вечером Лида рассказала об этом Алексею. Он слушал молча, потягивая чай с мёдом.

— А ты чего хочешь? — спросил он просто.

Лида задумалась. А правда, чего? Она чувствовала, что снова втягивается в рутину. Да, теперь всё своё, по любви, без страха. Но неужели на этом всё?

На следующий день она набралась смелости и позвонила той самой девушке. Ту звали Варвара. Говорила быстро, смеялась громко, но дело знала. Через неделю они уже пекли пробную партию пирогов в настоящем кафе с кофейным зерном из Колумбии и плиткой меловой краски на стене. Всё было чужим, незнакомым… и до невозможности живым.

— Ты уверена, что тебе это нужно? — спросила тётя Галя, когда Лида собиралась подписывать договор. — В твоём-то возрасте?

— А я не уверена. Но я хочу попробовать, — спокойно ответила Лида.

Тем вечером она позвонила сыну.
— Представляешь, открываем кафе! Настоящее. В центре.

— Мама, ты сумасшедшая. Но я горжусь тобой ещё больше.

Игорь объявился через несколько дней. Пришёл на старую «Точку» и нашёл там уже другого продавца. Узнав, где Лида теперь, приехал прямо в кафе. Она его увидела сквозь стеклянную витрину — стоит, мнётся, в той самой куртке, которую она когда-то ему подарила.

— Мне… передали, ты бизнес открыла, — пробормотал он, когда она вышла к нему. — Значит, не шутила.

— Нет, не шутила.

— Я ведь думал, ты без меня пропадёшь.

— Я тоже так думала, — ответила она. — Но, знаешь, ошиблась. И это приятно.

Он посмотрел на неё долго. Будто впервые увидел. А потом молча ушёл. И больше не возвращался.

В тот вечер кафе было почти пустым. Варвара убежала на фотосъёмку. Алексей заехал, чтобы отвезти Лиду домой, но она сказала:
— Хочу дойти пешком. В голове всё гудит.

— Знаешь, — он задержался на пороге, — если бы ты открыла кафе, где не пироги, а люди снова учатся себя любить, у тебя бы и там всё получилось.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Может, оно как раз такое и есть.

На улице было тихо. Жёлтые фонари рисовали пятна на тротуарах. Лида шла медленно.

Шестидесятилетняя. Разведённая. Без мужа. Без стабильной пенсии.

Но впервые в жизни — абсолютно живая.

С мыслями. С желаниями. С собой.

 

Прошло два месяца с открытия кафе. Название придумали вместе с Варварой — «Лидины Пироги». Просто. Честно. Точно.

Каждое утро Лида приезжала раньше всех — ставила воду, проветривала зал, включала музыку. Пока тесто подходило, она наливала себе чашку кофе и садилась у окна. Смотрела, как город просыпается: прохожие к остановке, бабушка с собачкой, курьер с рюкзаком.

«Вот и мой ритм», — думала она.

Но радость постепенно начала разбавляться усталостью. Варвара постоянно придумывала новое: фото для соцсетей, баннеры, рекламу. Пригласили даже местного блогера, и после этого клиентов стало в два раза больше. Лида радовалась, но чувствовала: из-за этой гонки она всё меньше чувствует вкус в собственных пирогах.

— Ты не улыбаешься, — как-то сказал Алексей, когда зашёл на чай.

— Устаю.

— Это не просто усталость. Ты раньше уставала — но была счастлива. А теперь будто снова в клетке. Только глянцевой.

Лида молчала.

Через неделю Варвара предложила расширяться — открыть вторую точку.

— Ты представляешь?! У нас есть шанс стать сетью. Я нашла инвестора, он готов вложиться. Главное — согласие. Твоё имя будет на каждой вывеске!

И тут Лида вдруг ощутила, что не хочет. Совсем не хочет.

— Варя… мне, наверное, хватит одной.

— Как — хватит? Мы только начали! Ты же сильная, ты же сама всё это придумала!

— Да. Но я не про бизнес мечтала. Я мечтала — жить. А тут снова: графики, отчёты, цифры, давление. Только теперь вместо мужа — партнёр. А вместо кухни — планёрка.

Варвара замолчала. А потом тихо сказала:

— Понимаю. Хотела как лучше. Прости.

Лида вышла из кафе в тот же вечер, медленно, не оглядываясь. И почувствовала то же, что в тот день, когда захлопнула дверь за Игорем: облегчение.

Она не ушла из кафе. Нет. Просто перестала его тащить на себе. Варя наняла повара, взяла на себя все административные дела. А Лида осталась той, кем и была изначально — душой этого места. Женщиной, которая печёт пироги с любовью и разговаривает с каждым, кто забежал на минуту, а остался на час.

— Ну что, — сказал Алексей однажды, — ты снова выбрала себя?

— Да, — улыбнулась Лида. — И знаешь, у меня есть ощущение, что я только начинаю узнавать, какая она — эта самая “я”.

— Слушай, а поехали куда-нибудь?

— Куда?

— Да хоть на Байкал. Или в Армению. Или просто в Ярославль. Ты же ни разу не путешествовала одна, верно?

— Верно. Всю жизнь — “дача, дом, муж, борщ”.

— Вот и поменяем маршрут.

Они уехали в середине мая. На поезде. Без чёткого плана. С одним чемоданом на двоих, термосом и банкой вишнёвого варенья.

И когда Лида, стоя на вокзале в чужом городе, вдохнула запах весеннего дождя и горячего асфальта, она подумала:

«Мне шестьдесят. И это — начало. Не новое. А первое настоящее.»

 

Лида смотрела в окно поезда. Леса, деревни, реки — всё мелькало, как старые фотографии из чужого альбома. Алексей дремал напротив, уткнувшись в подушку-воротник. Было тихо. Спокойно. Без телевизора на фоне. Без крика. Без обязанностей.

Она впервые за долгое время позволила себе просто… ничего не делать.

Они поехали по Золотому кольцу: Ярославль, Суздаль, Кострома. Лида любовалась деревянными домами с резными наличниками, пробовала местные сыры, гладила коз в деревенском мини-зоопарке, фотографировала закаты. Смех у неё стал другой — тихий, но глубокий, будто возвращённый из детства.

Алексей не торопил. Иногда просто шёл рядом. Молчал — и этим говорил больше, чем кто бы то ни было за её прошлые тридцать лет.

— Ты когда-нибудь вообще отдыхала? — спросил он однажды.

— Никогда. Всегда же как: отпуск — значит дача, варенье, покраска сарая. Отдых — это было про других.

Он кивнул:

— А теперь — ты.

Они вернулись домой через две недели. Загорелые, уставшие, но счастливые. Лида вошла в свою квартиру, сняла туфли, открыла окна и прошептала:
— Спасибо. За то, что дождалась меня.

Но наутро раздался звонок от сына.

— Мам, ты можешь приехать?

— Что-то случилось?

— Папа… в больнице. Инсульт. В тяжёлом. Мы с врачами… не знаем, выживет ли.

Лида застыла. В горле — ни слова.

Она не любила его. Но он был частью её жизни — долгой, сложной, иногда унизительной, иногда просто обидной. Частью, которую она вычеркнула… но не похоронила.

— Мам?

— Я приеду.

Больничная палата пахла лекарствами и сыростью. Игорь лежал без сознания, с трубками, с побритой головой и опущенными веками. Он выглядел маленьким. Не грозным. Не властным. Просто… старым и хрупким.

Сын отошёл. Лида села рядом. Подумала, что не чувствует ни злости, ни жалости. Только усталость.

— Я тебя не прощаю, Игорь, — прошептала она. — И не вернусь. Но… я не желаю тебе смерти. Ты сам себе всё устроил. Как и я. Только я выбрала — жить. А ты выбрал — командовать. Вот и пришли к разным финалам.

Игорь выжил. Частично парализован. Сын нанял сиделку. Лида навещала его дважды. Без драм. Без упрёков. Просто чтобы закрыть дверь окончательно — не с грохотом, а с тихим щелчком.

А в кафе тем временем Варвара устроила вечер «письма Лиде»: клиенты писали на открытках, как её пироги изменили их дни. Кто-то написал, что благодаря её вишнёвому пирогу помирился с матерью. Кто-то — что перестал бояться старости. Кто-то — что впервые почувствовал, что «дом» можно купить за 150 рублей и чашку чая.

Лида читала эти открытки, сидя у себя на кухне, под пледом, с котом на коленях (кот появился недавно — сам пришёл на балкон и остался).

И подумала:

«Я не спасла мир. Но я спасла себя. А иногда — и это достаточно.»

Алексей предложил поехать в Карелию осенью. Лида не ответила сразу. Просто взяла календарь, открыла сентябрь и сделала в нём крестик.

— Значит, поедем, — сказал он, увидев.

— Поедем. Пока живём — будем жить.

 

Через десять лет

Лиде семьдесят. На её кухне — солнечно. Запах свежего яблочного пирога стелется по полу, доходит до балкона, где дремлет толстый рыжий кот с надменным именем Архип.

Кафе по-прежнему работает. Теперь оно — не просто «место с пирогами», а уютная сеть из трёх точек, где у каждой — своё лицо. Варвара теперь сама ведёт мастер-классы, наняла управляющего и даже собирается открывать франшизу.

Но Лида уже не участвует в этом — по собственному желанию. Она осталась при своём: печёт, когда есть вдохновение, и помогает новеньким. Остальное время — гуляет, читает, путешествует. И — пишет.

Да, она пишет. Варвара уговорила её начать с блога. Потом было несколько эссе. Потом — сборник под названием:
«Я — это я. История одной тихой свободы».

Книга неожиданно разошлась. Особенно среди женщин 40+, 50+, 60+, которые находили в ней отражение себя — уставших, терпящих, сомневающихся… и вдруг осмелившихся.

На встрече с читателями одна женщина подняла руку и спросила:

— А вы не жалеете? Что вот… не ушли раньше? Что потратили столько лет на того, кто вас не ценил?

Лида улыбнулась. И ответила:

— Жалею. Но не о том, что ушла поздно. А о том, что долго думала, будто выхода нет. На самом деле он всегда есть. Просто мы слишком долго боимся за собой его открыть.

— А теперь вы счастливы?

— Не каждый день. Но каждый день — настоящая. И этого мне достаточно.

Иногда Лида садится в парке, где они с Алексеем когда-то пили чай. Алексей умер два года назад. Тихо, без боли, с её рукой в своей. Она тогда сказала ему:
— Спасибо, что ты был. Спасибо, что ты был добрым.

Он ответил:
— Спасибо, что ты научилась себе верить.

Иногда она вспоминает Игоря. Он прожил ещё несколько лет после инсульта. Они не стали друзьями. Но прощение пришло — не громкое, не торжественное. Просто — лёгкое принятие.

Лида любит осень. Любит каштаны в кармане. Любит садиться в электричку без чёткого плана. Любит, когда к ней приходят молодые женщины и говорят:
— Я читала вашу книгу. Я тоже подала на развод. Или открыла пекарню. Или уехала одна. Спасибо вам.

И Лида, наклоняясь к ним, говорит тихо, но с силой:
— Не мне спасибо. Себе. Ты просто выбрала — жить. А это уже победа.

Иногда по вечерам она зажигает лампу, кладёт на колени кота, наливает себе бокал сухого вина и пишет в новом блокноте:

«Когда мне было 58, я впервые сказала “нет”. Когда стало 60 — я впервые сказала “я хочу”. Сейчас мне 70. И я всё ещё выбираю себя. Каждое утро. Каждую чашку чая. Каждую тишину. И это, знаешь, самая верная любовь в моей жизни.»

Она отрывает лист, берёт прищепку и вешает его на верёвку у окна. Рядом висят и другие записки — будто письма самой себе, той прежней, которая когда-то боялась. И теперь — не боится вовсе.

 

Осень. Лида сидит на деревянной скамейке у дома в деревне. На ней — тёплый шерстяной платок, серый, с тонкими красными нитями. В руках — кружка с облепиховым чаем. Над садом плывёт лёгкий дым — соседи топят печи.

Листья падают медленно, по одному. Дышится легко. Чисто.

Рядом — Варвара. Приехала на выходные с дочкой. Девочка играет с Архипом, бегает по жёлтому ковру из листвы. Смех льётся, как ручей.

— Ты ведь даже не представляешь, — говорит Варвара, наливая себе чай, — скольких женщин ты вытянула из болота. И сколько ещё вытянешь. Даже не делая ничего. Просто — будучи.

Лида улыбается. Не отвечает. Потому что понимает: некоторые слова не требуют слов в ответ.

Она смотрит на девочку, потом — на горизонт, где пылают клёны, как огонь.

И думает:

«Если бы мне сказали тогда, в пятьдесят восемь, что в семьдесят я буду сидеть вот так — с миром внутри, с чайной кружкой в руках, и с благодарностью в сердце — я бы не поверила. А теперь верю. Потому что прожила.»

Камера поднимается медленно вверх. Лида остаётся внизу — маленькая фигура среди дерева, осени и тишины.

Сверху — только небо.

И над этим небом звучит её голос, как шёпот:

— Мне не дали вторую жизнь. Я просто наконец-то начала жить первую.

Затемнение. Титры. Звук ветра. И всё.