Жизнь продолжается. Рассказ.

— Мила ждёт ребёнка, — сказал Женя, не глядя Ксюше в глаза. Он уставился ей в лоб, словно там находилась точка, способная его понять и, может быть, простить.

О том, что у него роман с соседкой, он признался ещё месяц назад — здесь же, на кухне, когда в сковороде шипела картошка, а в духовке медленно поднимался манник. Тогда его слова доносились до Ксюши будто сквозь воду — мутно, искажённо, как будто сама реальность пыталась смягчить удар. Они тогда решили попробовать сохранить семью — ради трёх дочерей, старшей из которых было всего семь.

Как она пережила этот месяц — сама не понимала.

— Потерпи, — говорила мама. — Все мужики гуляют. Что, одна с детьми останешься?

И Ксюша терпела. Ночами, когда девочки уже спали, она заходила в душ, включала ледяную воду и яростно тёрла себя мочалкой, будто могла выскрести боль изнутри. Зажимала губы, чтобы не всхлипывать. Когда возвращалась в спальню, Женя уже спал.

— И что ты хочешь этим сказать? — произнесла она хрипло, хотя догадка уже застряла под рёбрами.

— Прости. Я не могу так больше. Я вымотался.

Женя сидел с поникшими плечами, пальцы его сжались в кулаки на краю стола. В окно влетал весенний ветер, доносился запах цветущей черёмухи и детские голоса с двора. Ксюша автоматически посмотрела вниз — не её ли обижают? — и быстро отвернулась.

— Я не брошу вас, — продолжал он. — Буду помогать. Деньги, садик, школа — всё как надо. Могу, если останешься здесь, за квартиру платить.

Ксюша слушала, но смысл его слов тонул в гуле холодильника, набитого детским питанием и творожками без сахара — её попытка быть стройнее, как та Мила. Кольцо на пальце будто вросло в кожу и ныло. Она вдруг увидела себя его глазами: вечно усталая, в халате, с детьми, без ногтей, без ресниц — без «женственности». И тошнота от обиды подступила к горлу. Она молча вышла на балкон.

Мама, узнав о случившемся, настояла на переезде. И Ксюша согласилась — не вынесла бы жизни с видом на ту, которая скоро будет ходить по двору с животом от её мужа. И всё же, уезжая, она не теряла надежды: вернётся. Не может быть иначе — они же семья, у них всё было настоящее.

— Как бы сделать так, чтобы она сама его бросила? — спросила она у мамы.

Обе знали: если инициатива не от Милы — Женя не уйдёт. Тем более если у них будет сын…

— Да зачем он тебе сдался, такой предатель? — качала головой мать. — Думай о детях, они у тебя главное. А он — пусть катится.

Но Ксюша думала только о том, как вернуть его. Не себе даже — дочкам. Пусть с ними будет, пусть не растут без отца.

— Может, отдай ему девочек? — осторожно предложила мама. — Сейчас такое время. Равные права, всё такое. Сам разрушил — пусть теперь и тянет. С тремя девчонками любовница не обрадуется.

Идея звучала логично, но Ксюша не могла. Она не могла представить, что её дочерей будет воспитывать другая женщина. Что, если она на них кричит? Что, если не любит?

В квартире мамы пахло по-прежнему — лавандой от кондиционера и резкими духами. Сидя на кухне, Ксюша лихорадочно перебирала в уме варианты. Единственное, что пришло в голову — нагрузить Женю обязанностями. Пусть не только водит, но и забирает, пусть ищет сменку, сидит на собраниях и в очередях в поликлиниках. Пусть прочувствует.

Но судьба сама внесла коррективы. Она давно списывала тошноту и слабость на стресс, пока однажды не остановилась посреди ванной комнаты с тестом в руках. Две полоски. Чёткие, яркие.

Сердце забилось по-другому — не от боли, а от решимости. У неё теперь тоже есть свой козырь. Ребёнок. Возможно, мальчик.

— Да ты с ума сошла! — всплеснула руками мама. — Ещё один? Ты и этих еле тянешь! Он не вернётся, не строй иллюзий!

Ксюша молчала, сжав губы. Но она знала, что родит. И верила — если у него будет сын и у неё будет сын, пусть тогда сам решает, с каким из них жить. А она со своими детьми — справится. Как-нибудь. Обязательно.

 

Весна постепенно переходила в лето. Черёмуха отцвела, и под окнами вместо аромата цветения теперь витал запах горячего асфальта, мокрых от дождя качелей и вечернего дыма с мангалов. Жизнь будто шла своим чередом, но Ксюша ощущала себя словно в полупрозрачном аквариуме — движения приторможены, звуки глухие, и всё вокруг ненастоящее.

Женя приходил. Привык к расписанию — дважды в неделю забирал девочек в сад и в субботу возил в парк. Поначалу делал всё нервно, через силу, но вскоре втянулся. Он стал внимательнее — не к Ксюше, к детям. Узнал, какие у кого витамины, где у средней аллергия, кто какую кашу ест. Иногда даже оставался дольше, чинил розетку, приносил продукты, а однажды починил балконную дверь, которая заедала ещё до его ухода. Делал это молча, словно и не было измены, словно всё — как раньше, только без прикосновений, без разговоров.

Ксюша наблюдала за ним и чувствовала странное. Боль уже не жгла, а, скорее, зудела где-то глубоко, как старая, заживающая рана. Но и радости не было. Лишь усталость и ожидание. Ей всё ещё казалось, что если постараться, если не мешать и быть рядом — он вернётся.

— Как ты? — как-то спросил он, убирая за ужином тарелки.

Ксюша растерялась. Простые слова, а резанули по сердцу. Он ведь давно не спрашивал. Не интересовался.

— Нормально, — ответила тихо.

— Мам, а ты скажешь папе? — спросила старшая, и Женя замер.

— Что сказать? — переспросил он, глядя на дочь.

— Что у нас скоро братик будет, — выпалила та с детской непосредственностью.

Женя поднял взгляд на Ксюшу. Долгий, тяжёлый. Его лицо будто осело, он стал старше за пару секунд. Встал, отошёл к окну, потом вернулся.

— Это правда? — тихо спросил он.

Ксюша кивнула, не в силах говорить.

— Почему не сказала раньше?

— А зачем?

Он хотел что-то сказать, но замолчал. Сел. Долго молчали оба.

— Я не знаю, что с этим делать, — наконец произнёс он.

— А тебе и не нужно ничего делать. Я справлюсь. Уже справляюсь.

Он медленно кивнул. Потом встал и ушёл. Без скандала, без истерик. Просто ушёл.

Через несколько дней пришёл один. Без звонка. Постоял у двери, пока Ксюша раздумывала — открывать или нет. Всё же открыла. На пороге стоял уставший, растерянный Женя с коробкой в руках. Внутри — игрушки, детские книжки, старенькая пижама, которую когда-то покупали вместе.

— Мила… не хочет детей, — сказал он, избегая взгляда. — Сказала, что ошиблась. Что ей нужен я, но не в таком комплекте.

Ксюша не ответила. Она смотрела на него молча. Ни жалости, ни злорадства — только тишина.

— Я не прошу вернуться, — добавил он. — Просто… можно я буду рядом? Я не знаю, как это делать, но я хочу быть отцом. Всем. Даже тому, кто ещё не родился.

Ксюша не ответила. Развернулась, пошла вглубь квартиры.

— Чай будешь? — спросила из кухни, будто это и был ответ.

И в тот вечер он остался. Долго сидел на табуретке, держал на руках младшую, читал книжку средней, слушал, как старшая рассказывала о новом мультике. Они не обнимались, не касались. Но в воздухе повисло что-то новое — не прощение и не любовь. Может, начало. Может, попытка.

А где-то в глубине живота Ксюша ощущала уверенные, ещё слабые толчки. Жизнь. Начало новой главы.

 

Прошло две недели.

Женя приходил всё чаще — не каждый день, но уже без неловкости. Приносил супы, которые варил сам, уговаривал Ксюшу есть, помогал купать девочек, гладил им форму в школу, подрабатывал вечерами, чтобы не задерживать алименты. Он старался. Правда старался. Но не это поражало Ксюшу больше всего.

Она сама больше не ждала.

Она впервые за долгие месяцы просыпалась не с мыслью о нём, а с мыслью — о себе. О малыше, который начинал пинаться по утрам. О том, что нужно поменять шторы в комнате, покрасить старый комод, в который будут сложены детские пелёнки. Иногда она вдруг ловила себя на том, что улыбается — просто так, глядя в окно, или наблюдая, как средняя учится завязывать шнурки на плюшевом зайце.

Однажды вечером, когда девочки уже спали, а комната наполнилась лавандой от привычного маминого кондиционера, Ксюша сидела на балконе, укрытая пледом, с чашкой липового чая в руках. Женя молча присел рядом. Он не трогал её, не лез с разговорами — просто был рядом. Тихо. Сдержанно.

— Ты знаешь, что я не верю тебе? — спокойно сказала Ксюша, не отрывая взгляда от ночного неба.

— Да. — Он покивал. — Имеешь право.

— Я не уверена, что хочу, чтобы ты был рядом. Может, мне и без тебя легче. Просто… по-другому. Честно.

— Понимаю, — сказал он.

— Раньше я мечтала, чтобы ты вернулся. Но теперь я не уверена, что ты нужен именно мне. Не детям — им ты отец. Им ты нужен. А мне…

Она замолчала. Женя тоже.

— Но я дам тебе шанс. Один. Не потому что верю. А потому что хочу убедиться, что не зря не выгнала тебя с порога.

Он посмотрел на неё. Впервые за всё время — по-настоящему. Без страха, без сожаления. Просто — взгляд мужчины, который понял цену разрушенного и ценность оставшегося.

— Я не обещаю, что снова полюблю, — добавила она. — Но могу попробовать перестать тебя ненавидеть. С этого начнём?

Он не ответил. Только кивнул. И спустя минуту протянул руку, не для объятий — просто положил ладонь рядом с её, на перила. Не касаясь. Ждав, когда — и если — она сделает шаг навстречу.

И Ксюша, выдохнув, положила свою ладонь сверху. Неуверенно. Но это было движение. Живое.

Осенью, когда в воздухе запахнет яблоками и листвой, она родит мальчика. С мягкими щёчками и синими глазами. Женя будет рядом — будет держать за руку, в первый раз по-настоящему нужный. И когда врач скажет: «Папа, пуповину перережете?», он кивнёт. И его руки не дрогнут.

А Ксюша всё равно будет сомневаться. И в нём. И в себе. Но между ними будет не страх и не боль, а честность. Новая, тяжёлая, как натянутая струна. Может быть, со временем они научатся жить по-другому — не как раньше, а как могут. И если в этом новом мире хватит места для любви — она придёт. Уже не с грозами, а с теплом. Не с мечтами, а с делом.

Но пока — тишина. И ладони рядом.

И этого достаточно. На сейчас — достаточно.

 

Прошёл год.

Ксюша сидела в том же кресле у окна, только теперь — в своей квартире. Мамин лавандовый запах остался в прошлом, как и бабушкины шторы, и скрипучий балкон. Комната была светлая, с игрушками в коробках, с детским ковриком и шезлонгом, в котором посапывал маленький Рома — её сын.

Женя приходил. Не каждый день, но стабильно. Утром забирал девочек, водил их в кружки, помогал с уроками, играл с младенцем. Иногда задерживался на ужин — но за отдельным столом. Без привычной семьи, без совместного «мы». Просто — папа. Нужный, важный, но уже не мужчина Ксюши.

Он старался. Был внимательным. Даже начал меняться — не для неё, а сам для себя. Перестал избегать разговоров, стал слышать, не только говорить. Иногда в его глазах мелькала тоска — не по ней, по тому, что они потеряли. И каждый раз Ксюша мягко, но уверенно отводила взгляд.

— Прости, но я отпустила, — однажды сказала она. — Не сердцем — оно давно ушло от тебя. А собой. Я теперь другая.

Женя молча кивнул. Он тоже стал другим. Тише, спокойнее, глубже. Он понял, что вернуть старое невозможно. Но всё равно продолжал быть рядом. Для детей. И, возможно, в каком-то смысле — для себя.

Мила исчезла так же быстро, как появилась. Переехала, не попрощавшись. Её имя больше не всплывало в разговорах — ни у Жени, ни у Ксюши.

Зима пришла с мягким снегом и свежими началами. В один из воскресных дней Ксюша стояла у окна с чашкой кофе. За окном Женя лепил снеговика с детьми. Рома весело болтал ножками в коляске, смеялся. И вдруг она почувствовала — благодарность. Не за возвращение. Не за помощь. А за то, что они справились. Каждый по-своему.

Жизнь не вернулась на круги своя. Она пошла другим кругом. И в этом новом круге Ксюша была сильной. Не одинокой — а цельной.

Через пару месяцев она подстрижёт волосы, вернёт себе девичью фамилию, устроится в онлайн-школу преподавать математику, начнёт вести блог о жизни мамы четверых детей. И однажды встретит мужчину. Не рыцаря, не спасителя. Просто — человека, с которым не надо будет забывать себя, чтобы быть любимой.

А Женя останется отцом её детей. Честным. Надёжным. Не бывшим врагом, не вычеркнутым, а частью прошлого, которое не разрушило её — а закалило.

И в этом был её настоящий финал. Не в возвращении любви, а в возвращении себя.